Живописец [= Жена иллюзиониста ] - Наталия Орбенина

Аглая Францевна не теряла надежды. Ее любовь была безграничной. Они без устали посещали светил медицинского мира, но никто не мог толком помочь Генриху. А между тем он вошел в тот возраст, когда играющая кровь и здорового-то юношу иногда делает почти безумным, когда его обуревают неведомые страсти и смутные желания. Состояние Генриха стало таково, что оставлять его одного не представлялось возможным. Но и отдать его в лечебницу мать тоже не могла, она просто не допускала такой мысли. И вот когда положение казалось просто безысходным, на их пути повстречался некий лекарь, китаец, неизвестно как оказавшийся тогда в Швейцарии, где Генрих безуспешно принимал сеансы лечения электричеством. Новоявленный целитель, которого Аглая с трудом понимала, шепелявя и причмокивая, кивая, как китайский болванчик, щуря свои и без того узенькие глазки, напоил пациента неким снадобьем. И произошло чудо – молодой человек преобразился на глазах. Аглая упала на колени перед китайцем, и Генрих на долгое время превратился в его постоянного пациента.

Так в поисках душевного спокойствия прошло несколько лет. Мать и сын воротились в поместье, где их ждали большие перемены.

– Тэкс-тэкс-тэкс. – Доктор Скоробогатов расхаживал из угла в угол, потирая руки от нервного возбуждения и усталости.

Врачебный консилиум в доме Стрельниковых длился уже не первый час. Скоробогатов, невысокий, плотный, лысый мужчина в летах, с лицом, похожим на лисью мордочку, с умными пытливыми глазками, узнав от своего коллеги Миронова о столь необычном случае, согласился осмотреть пациентку. Он долго и нудно, как казалось и Маше, и ее матери, расспрашивал о самых обычных вещах, переспрашивал, возвращался к уже слышанному и задавал те же вопросы. Он стучал молоточком по ногам и рукам девушки и даже колол ее иголкой! Потом так же долго и внимательно изучал письма и снова начинались вопросы, вопросы.

– Послушайте, сударыня, а ваша дочь не морфинистка? Или, скажем, не принимает ли она настойку опиума?

Стрельникова в изумлении вскинула на нового доктора глаза.

– Я не уверена, знает ли вообще моя дочь, о чем вы говорите.

– Вполне возможно, что и не знает, – доброжелательно закивал головой врач, – только есть одно настораживающее обстоятельство. Полчаса назад я дал ей морфию. Поглядите, она ожила, ее страдания явно уменьшились!

– Я ничего не понимаю. – Елизавета Дмитриевна развела руки.

– Позвольте мне задать вам еще не совсем приятный, может быть, совсем не деликатный вопрос. Как вы полагаете, почему Корхонэны выбрали именно вашу дочь? Разве мало в столице хорошеньких, образованных, родовитых бесприданниц? Почему барон не искал жену в светских кругах?

– Я же рассказывала, что его мать – моя старинная подруга, и потом, Маша, моя Маша могла бы стать идеальной супругой для любого знатного человека, ведь мы… – Елизавета Дмитриевна захлебнулась обидой и унижением. Ответ на нелепый вопрос совершенно очевиден!

– Да-да, конечно! – поспешно и, пожалуй, слишком бесцеремонно прервал Скоробогатов свою собеседницу. – Конечно, Мария Ильинична во всех отношениях достойна самого замечательного мужа. Но я пытаюсь отбросить эти, извините, сантименты и рассмотреть голые факты. Что мы видим? Корхонэны прибывают в Петербург, вероятно, с целью найти именно такую девушку. Почему-то им нужна именно такая, бедная, аристократического происхождения, красивая, здоровая, уточняю, на тот момент, здоровая. Встретив вас и вашу дочь, они весьма ловко и быстро побуждают вас совершить подлог и принудить дочь выйти за Генриха. Что стоит за этой неприличной скоропалительностью? Это не характерно для людей их круга!

– Не понимаю! Не знаю, что вам ответить! – пролепетала Елизавета Дмитриевна, краснея. В пересказе доктора вся история замужества Маши и впрямь выглядела неприлично и очень подозрительно.

На самом деле Скоробогатов просто вслух высказал те мысли, которые в последнее время постоянно не давали ей покоя, она не находила на них ответа.

– Итак, что мы видим, уважаемый коллега? – Скоробогатов обернулся к Миронову, который чрезвычайно внимательно следил за этими рассуждениями. – А мы видим, что вполне здоровая девица, выйдя замуж и оказавшись в уединенном поместье в обществе мужа и его матери, вдруг, вместо того чтобы жить в свое удовольствие, демонстрирует нам все признаки сумасшествия! Тут и дикие образы, и жуткие видения, перепады настроения и эмоциональная взвинченность. Чем это объяснить? Ведь вы ее знали давно, Николай Алексеевич? Замечали ли вы прежде в больной склонность к подобному поведению или признаки, которые впоследствии могли привести к развитию душевной болезни?

– В том-то и дело, коллега, что Мария Ильинична была совершенно нормальной, вполне здоровой девушкой, без каких-либо признаков душевных отклонений.

– А вы что скажете, сударыня?

– Ах, Боже Ты мой! Конечно, ничего подобного не было!

Стрельникова едва держалась на ногах. Перед ее взором уже маячили мрачные палаты больницы Николая Угодника и образ дочери в смирительной рубашке.

Между тем доктора снова прошли к Маше, которой и впрямь стало немного лучше. Во всяком случае, при виде врачей и матери она улыбнулась и села на постели.

– Скажите мне, милая барышня, не употребляете ли вы неких снадобий, лекарств и того подобного для разного рода целей? – спросил Скоробогатов, усаживаясь подле пациентки.

– Каких таких целей? – не поняла больная.

– Ну, скажем, для того, чтобы прогнать непреходящую, гложущую тоску, чтобы забыться, чтобы, наконец, возбудить в себе любовные чувства, ощущения?

– Нет! – испуганно и торопливо ответила Маша и вдруг замолчала.

Страшная догадка мелькнула в ее сознании, но она еще не поняла ее значения.

Скоробогатов мягко взял ее за руку и доверительно произнес:

– Сударыня! Сейчас я хочу задать вам некоторые вопросы, которые вас, как порядочную и целомудренную женщину, очевидно, смутят. Но я прошу вас, сделайте над собой усилие, поборите это чувство, попытайтесь ответить на мои вопросы как можно откровеннее. Это даст мне возможность более ясно представить всю картину.

Маша испуганно перевела взор на мать и Миронова. Николай Алексеевич ободряюще кивнул девушке и потянул Стрельникову вон из комнаты, чтобы дать возможность Маше, не стесняясь, объясниться. Прошло около часа. Когда они воротились, Маша сидела пунцовая. Красные пятна горели на ее щеках, она не знала, куда деть глаза после своих откровений. Скоробогатов же всем своим видом выказывал, что эта непростая для его пациентки беседа не прошла даром.

– Что ж, теперь, как мне кажется, я близок к пониманию ситуации. Но мне нужно еще некоторое время, чтобы окончательно осмыслить. Кстати, Мария Ильинична, позвольте последний вопросик, откуда взялись эти полчища смеющихся белых мышей, в фигуральном смысле, разумеется? Где вы могли видеть нечто подобное?